— Из всех случаев, с которыми вам довелось поработать, были те, которые особенно запомнились?
— Самое тяжёлое — это всегда принимать.
Как бы нам ни хотелось, помочь можно только тому, кто понимает, что ему нужна помощь.
Самое страшное, это когда дети умирают раньше родителей, для родителя это очень страшно. Но, давайте по-честному, единственное, что мы можем дать ребёнку — это жизнь.
Я сама мама двоих детей, у меня старшему 19 лет, а младшему — 10. И единственное, чему я могу научить — это передать какие-то ценности жизни, чтобы быть уверенной, что мой ребёнок будет любить жизнь, как бы плохо ему ни было, что его не затянет. Но, когда дети затягиваются, моя задача отступить. Это не от того, что «ой, я не хочу признавать то, что мой ребёнок что-то с собой хочет сделать». Да, возможно, это моё упущение. Но тут нужно принять тот факт, что единственное, что я могу в этой жизни — это дать жизнь ребёнку. А как он ею распорядился или по какой воле что-то случилось, — это сложно понять. Там, у Всевышнего, свои планы.
Это страшно, это тяжело. И чем быстрее мы, даже в спокойной жизни, поймём, что единственная наша связь с людьми и детьми — это столкновение жизни и жизни, а дальше — воля каждого, что он с этой жизнью делает.
В моей жизни хватало сценариев, когда я должна была лечь и умереть, когда не должна была жить. Например, я родилась с хрустальными костями, я могла вообще не выжить. Если бы моя мама не забрала меня под подписку, то я бы сейчас с вами не разговаривала. Если бы я сломала позвоночник, я бы уже не ходила. Мне говорили об этом, я вставала и шла. У меня был рак, и я всё равно ходила и разбиралась с головой. Я шла до конца, и это просто потому, что это мой выбор жить. И не жить — это тоже выбор, увы.
— Вдохновляюще, Карина. Я готова сама сейчас пойти учиться на психолога. Люди, которым вы это говорите, они это принимают?
— Да. Потому что они видят, что у меня нет цели, первое — затащить их, второе — вылечить их. Были такие случаи, когда ты сидишь и тебе говорят: «Ваши сейчас на нас ракету, слышите, кидают, вот она летит мимо». Я сижу и думаю, ну, «ваши» — окей, я же говорю по-русски. Но у меня семья сейчас в Украине находится. В этот момент я затаскиваю это «своё» в сторону, человек продолжает говорить. Говорит, говорит, а потом: «Спасибо, мне нужно было выпустить эту агрессию». Чем быстрее мы поймём, что мы всех ненавидим, потому что нам страшно, и мы в беспомощности, тем быстрее наступит мир.